11 сентября состоялся открытый семинар лаборатории [Транслит] на литературном фестивале «Курорт»: Павел Арсеньев в диалоге с Алексеем Конаковым.

Исследователи литературы, как правило, сфокусированы только на «сюжете» или «усилии сочинения», презентуемом самим писателем внутри текста, и это мешает им видеть обилие совсем других историй и других технических характеристик, эту литературу сопровождающих. Это может быть инфралитературный уровень — как, к примеру, антропология инструментов письма, которую рассматривает в своих последних работах Павел Арсеньев. Но это могут быть и экстра- или паралитературные истории, на которых сосредоточивается в своих этюдах Алексей Конаков.

Отношения между реконструкцией инфра- и плетением экстра- и пара- можно было бы сравнить с двумя версиями психоанализа: фрейдовскому проникновению в глубины «технологического бессознательного» литературы противопоставлено юнгианское видение вынесенных вне литературного поля нарративов. В своем семинаре-в-диалоге в доме творчества и отдыха писателей в Комарово Павел Арсеньев и Алексей Конаков обсудят важнейшие вопросы литературной технологии и литературного быта: Можно ли редакции жить в коммуне? Допустимо ли печатать стихи своих возлюбленных? Возможно ли издавать русский литературный журнал из Риги, Женевы или Венеции? Наряду с героической антропологией второй культуры 1970-80-х годов теоретики и критики рассмотрят и материальную историю нынешнего литературного производства, а также краткую географию региональных "таборов" [Транслит].

Футурист действовал в рамках индустриальной экономики письма, сочетавшей модели добывающей промышленности («тонны словесной руды») и милитаризации скриптуральной процедуры («приравнять штык к перу»). Со временем инструментальное бессознательное письма эволюционировало от жеста (рабочего) удара к жесту нажатия (на клавиши).

Вопрос «как философствовать молотом» сменился тем, какие конкретные эффекты оказывает на письмо печатная машинка, телефон и телеграф.В свою очередь перед поэзией сегодня стоит вопрос не «Как писать стихи?», но «Как (больше) не писать стихи?». Если по рекомендации провозвестников «дальнего чтения» в эпоху больших данных мы обязаны разучиться читать (и начать смотреть на тексты), то и в случае поэтического письма можно говорить о необходимости «отказаться от идеи руки» и освоить «ремесло отказа от ремесла». На лекции-перформансе о том, как научиться сегодня не писать стихи,

Павел Арсеньев продемонстрирует документальные поэмы и оммаж-атаки на чужие поэтические методы, которые могут помочь юному любителю поэзии сориентироваться в современной ситуации.

Павел Арсеньев прочел осенью 2020 курс по материально-технической истории авангарда.

Как известно, политика и в принципе-то дело гнилое, для поэзии же она просто убийственна. Мы знаем множество замечательных примеров в истории, когда состоявшиеся или подававшие надежды поэты успешно убивали в себе талант, увлекшись политическими идеями. Причем наиболее токсичным ядом является политика левая, социалистическая, которая претендует на переворот в социальном порядке и в природе вещей, наделенной божественной гармонией и любовью. Каким именно образом (левая) политика может наиболее эффективно уничтожать поэзию? Об этом лекция политического активиста Кирилла Медведева.

Кирилл Медведев прочел в осеннем семестре 2020 года практический семинар «Как уничтожить поэзию политикой».

Научная фантастика представляет собой парадокс. В этом словосочетании субъектом может быть либо наука, либо фантастика (fiction). Если мы считаем, что фантастика — это часть истории литературы и в основе имеет развитие буржуазных жанров, таких как роман, то мы наделяем субъектностью именно fiction. Однако, главный теоретик научной фантастики считает, что НФ — шире, чем просто литература. Скорее, это надлом повествования исходя из определенной научной гипотезы, это «когнитивное остранение», где остраняется не мир письма и текста, а сам мир науки. Таким образом, НФ — это вариант не-литературы или нон-литературы. Это попытка спекулятивного построения чего-то внешнего по отношению к литературе средствами науки и ксенопоэтики. То есть, субъектом этого заветного словосочетания является наука. Для учеников Луи Альтюссера, наука находилась вне идеологии, тогда как литература всегда была частью надстойки. Развивая этот подход, маркситские исследователи научной фантастики определили, что научная фантастика занимает особое место как в отношении науки, так и в отношении идеологии, создавая новое место их проблемного сосуществования. Курс будет посвящен этим превращениям науки и технологии в повороты нарратологии и сюжета, которые подрывают литературу изнутри.Впоследствии мастерская будет построена вокруг анализа текстов новейшей научной фантастики, тематизирующей ИИ, лингвистику, экологию. Возможно, вы в результате занятий в семинаре вы не станете авторои хорошо продаваемых книг с яркими обложками, наша задача скорее проследить как технологии, науки могут менять письмо, становится машинами, и показать, как к ним сегодня может подключается пишущий.

Борис Клюшников вел в учебном году 2020/21 практический семинар «Вненаучная фантастика, или ксено-письмо».

Курс Михаила Куртова «Философия творчества» осенью 2020 был посвящён творчеству и его традиционным проблемам. Первая лекция «Как придумывать названия для публичных лекций (например, это)» была посвящена искусству придумывания названий для лекций и лекционных курсов.

Принципиальный недостаток современных образовательных институций состоит в том, что они строятся либо на 1) предзаданной карте знания (например, обучение «философии» или «социологии»), либо на 2) общности медиума (например, киношколы или школы современного танца).

Карты знания всегда подвижны, но, если одна из них по каким-то причинам оказывается более стабильной, ее начинают называть «наукой» или «дисциплиной». Карты знания никогда не поспевают за реальностью, поэтому чем более какая-то из них стабильна, тем она более ограничивающая и неадекватная. Образовательный процесс должен, скорее, строиться на интересе — некоем «чистом интересе», экзистенциальном притяжении, которое еще необходимо выявить. Этот интерес вовлекает в реальное исследовательское движение и рисует свои собственные карты. Очень редко интерес исследователя (в масштабе всей жизни) лежит в одной области — чаще мы видим скачки между разными науками, прочерчивание нехоженых маршрутов, которое единственно и составляет развитие знания. Описанную проблему пытались решить в терминах «междисциплинарности» или «трансдисциплинарности», однако под этими словами обычно имеется в виду «простодушное» незамечание границ между дисциплинами или формальное склеивание уже существующих карт, а не создание новых поверх и промеж существующих. Только «чистый интерес» может стать реальной основой для картирования знания в образовательных институциях.

Общность медиума как основа для образовательных институций проблематична, прежде всего, потому, что ей не хватает проблематизации. Если карта знания — это ответ на какую-то проблему, которую она помогает решить («сориентироваться»), то общность медиума еще не означает общности проблемы: между двумя кинематографистами может быть бóльшая пропасть, чем между кинематографистом и, скажем, математиком, именно потому, что они по-разному видят свою центральную проблему (и, соответственно, нуждаются в разных картах). Скорее, определенный медиум — будь то кинотехника или тело в случае танца — должен подбираться под определенную проблему: нужны школы обучения «всему сразу». Общность интереса и общность проблемы делают возможным соизобретение: интересное «притягивает», а проблемное «пробрасывает» вперед. Реальная общность может устанавливаться только между соизобретающими, а соизобретение «равнодушно» к имеющимся разметкам знания и не ограничено какими-то медиа.

Чтобы обучение увенчивалось реальными плодами, а не бесполезными (т.е. не использующимися) навыками и дипломами, образовательные институции должны стать некими интересо-проблемными союзами или федерациями. Еще одна важная проблема, связанная с образовательным процессом, — это проблема определения таланта, или предданного ресурса. Для нее сегодня вообще нет никакого «генерального» решения, и это-то становится причиной наибольшего числа карьерных крахов. Между тем есть простой критерий таланта, указанный в основообразующем для культурной конструкции таланта тексте (евангельских притчах): это страх «господина», главный страх, заставляющий «рабов» актуализировать, не «закапывать» неравномерно распределенные ресурсы. По главному страху и определяется талант каждого: например, в случае искусства это страх невыносимости (невыносимо сильного чувства), в случае философии — страх безумия (выхода за пределы разума), в случае литературы — страх смерти (страх исчезнуть насовсем, не оставив после себя даже свои «мысли»). Интересо-проблемные федерации как образовательные институции будущего должны руководствоваться этическим принципом «от каждого — по его медиуму, каждому — по его страху».

Курс Михаила Куртова «Философия творчества» осенью 2020 был посвящён творчеству и его традиционным проблемам. Вступительная лекция «Как стать богатым» была посвящена вопросам творческого благосостяния.

В основе любого творчества лежит богатство, хотя само творчество производится в бедности. Под богатством обычно понимают в первую очередь экономический капитал, но сегодня мы знаем, что типов капитала существует множество, и все они при необходимости переводятся друг в друга. В лекции не будет рассказываться о том, как перевести какой-то капитал в экономический, речь пойдёт о богатстве вообще и о том, как его лучше стяжать.

28 сентября состоялась тизер-лекции Марины Симаковой, предваряющая ее курс лекций первого учебного года Лаборатории [Транслит].

Школа на острове Капри — уникальный педагогический и политический эксперимент. Возникнув в 1909 году из гущи дебатов среди русских революционеров, школа ставила своей целью разностороннюю подготовку товарищей по социал-демократическому движению. Слушатели школы изучали политэкономию и историю литературы, ставили «газетную технику» и учились писать резолюции, посещали музеи, концерты и устраивали вечеринки. Сочетание теории, практики и культурного досуга, а также участие самих учеников в организации занятий было залогом новой политической культуры. Что подразумевалось под такой культурой и как она может пониматься в контексте неортодоксального марксизма? Была ли эта инициатива критикой идеологии, или, напротив, маленькой идеологической машиной? В рамках лекции мы попробуем ответить на эти вопросы, развивая теорию культурной гегемонии и опираясь на тексты преподавателей и слушателей Каприйской школы.

В то время как лабораторная наука производит и накапливает массив фактов, философия спекулирует на вопросе о самой научной фактичности как артефакте дефицита теоретической чувствительности экспериментаторов. Невероятно, но факт, что среди лабораторных артефактов "науки" особое место занимает эксперимент Лабержа-Хирна, в котором было объективировано люцидное сновидение. Оно распаковано как факт коммуникации между мирами сна и яви при отсутствии такого основания как общее (для испытуемого (люцидного сновидца) и экспериментатора) бодрствование. Важно, что экспериментальный дизайн Лабержа-Хирна не ограничивался лабораторией, с находящимся в ней оборудованием и ученым-лаборантом — он не нарочно вовлек еще и сцену сновидения, откуда осознанный сновидец подает сновидческим взглядом сигналы в глазные яблоки своего спящего тела и иглу окулограммы.

Александр Монтлевич, философ, автор журнала [Транслит] и книги в серии *démarche, основатель и преподаватель школы Paideia.
Алла Митрофанова, aилософ, участница киберфеминистского движения, основательница философского кафе на Пушкинской-10, преподаватель Московской антропологической школы

Встреча прошла очно в Галерее 2.04 (Пушкинская-10)

Встреча / Видео

Павел Арсеньев, текстовый художник, историк науки и литературы, участник и руководитель лаборатории [Транслит], редактор одноименного журнала.
Сергей Морозов, режиссер, преподаватель театральной лаборатории МШНЛ

Одной из форм эпистемологической трансгрессии авангарда была философия языка — заумного, самоценного или самовитого. Во всех этих названиях очевидна отсылка к самому себе и нежелание отсылать к чему-либо другому — внешнему, прошлому или практическому, возможно поэтому заумь редко связывается с научными открытиями и — тем более — техническими изобретениями эпохи. Однако, как подсказывает история немецкой эмпирической науки о восприятии, в это же время и рядом с еще живущим мифом Поэта с большой буквы физиологи начинают все чаще заниматься отслеживанием траекторий глаз, скоростью произнесения фраз и давая основу физиологической эстетике, что противостоит всем слишком дискурсивным, слишком институциональным прочтениям художественных объектов, существующих в это же время. Экскурсы в историю эмпирической и позитивной науки могут быть применены и к русскому авангарду, с которым явно не справлялась романтическая эстетика, но который неожиданно для себя в нашей реплике окажется в центре не только художественного, но и научного модернизма (ПА).

Ранний модернистский поворот в искусстве первых десятилетий XX века оставляет заметный след в осмыслении онтологических основ звука и природы голоса. Стирается граница между между поющим и говорящим текстом, голос становиться явлением, значимым самим в себе. В центре внимания художников и исполнителей оказывается иное или инаковое отношение к привычному инструменту человеческой коммуникации. Переосмысляются границы физиологической нормальности речевых и вокальных практик на сценических подмостках и концертных площадках. Странное и часто редуцированное до пра-звуков поэтическое повествование, монтаж нелинейных полифоний обыденных текстов, отказ от узнаваемых и комфортных для уха паттернов письма — все это становиться частью борьбы за новую типологию композиторского монтажа звуков и идей. Приняв новаторские приемы нововенской школы, американские композиторы эпохи Fluxus'а переизобретают отношение к голосу, заостряя его перформативную природу и расширяя потенциал его физиологических возможностей. Во второй половине прошлого века благодаря работам великих французских мыслителей происходит автономизация голоса, его модуляция в объект. Явление голоса обретает строгую политическую огранку и выноситься за границу телесной природы его источника. Vox populi обретает новую телесность в цифровом информационном поле, магнетизируя вокруг себя материальность политических методов борьбы за лояльность и реакционную ригидность общественного сознания. (СМ)

Встреча / Видео